1178словОн был некрасивый. Невысокий, щуплый и косноязычный, какой-то угловато-рубленный, но отчего-то державшийся с величественно-генеральской выправкой. Лицо сухое и строгое, как у иконописных судей; глаза, с нахмуренными над ними бровями, выражали волю и несопоставимую с внешним тщедушием жизненную мощь, - грубый, спаянный из крепких деталей, уродливо, но прочно. Счастливчиком его вряд ли назовешь, хотя удача ему зачастую сопутствовала; он был доходяга, нетвердо стоял на ногах, только лишь волей продолжая держаться на поверхности земли. По духу он был из рода старинных чугунных паровозов, которые ломались, только сбросившись с обрыва. Себя он находил в общении с кактусом Долоховым – зеленым колючим столбом, найденным где-то на отшибе острова, куда приходил с ежедневно-неизменной настойчивостью и часами медитировал на свет. Другой был почти алекситимик; маленький, сутулый полуслепой человек-крот, в очках больше него самого с круглыми толстыми стеклами. Морда у него была рябая, будто он не так давно болел оспой, взгляд мягкий и озирающийся. Но ужасней всего – он был, ко всему, еще рыжий. И в лупатых, рыбьих будто глазах – шевеление многоголовых химер мыслей, хтонических чудовищ, порожденных бессонной работой разума. Чтобы этому другому не было скучно в их коллективном космосе острова, первый придумал для него собаку – мохнатую волкоподобную псину, с широкой лобастой головой и умными желтыми глазами. Это был более чем странный остров. Кажется, у него была своя широта – на острове можно было найти пустыни, горные вершины, тропические леса, саванны, а на севере – даже пару ледников. Жизнь была тут выраженная разнообразной растительностью и животными, которых трудно найти на любой другой стороне земного шара; смерть не была выражена ничем. Корабли к острову не подплывали, хотя регулярно маячили на самой линии горизонта, причем, корабли совершенно разные – один утверждал, что видел трехэтажный лайнер, другой готов был поклясться, что как-то углядел драккар и даже слышал воинственные норвежские песни, распеваемые на борту, и не менее воинственную норвежскую ругань. В любом случае, к острову корабли не подходили никогда. Скорее всего, он не был отмечен на картах. Хотя его жители вообще сомневались, что остров существует для стороннего наблюдателя. - А ты к-когда-нибудь хотел быть астронавтом? – спросил первый, взглядом разводя костер, предварительно дематериализовав сваливший, кажется, позавчера, метеорит в рассеивающуюся в ночном воздухе пригоршню звездной пыли (в строгом смысле ночи не было, а время суток легко контролировалось – когда он захочет, тогда и ночь). - Не то чтобы астронавтом, я детективом быть хотел. Скорее, хотел, чтобы меня забрали инопланетяне. Или я инопланетян забрал. А еще машину времени на балкон хотел. Чтобы вернуться в викторианскую Англию, прекратить эксплуатацию детей и взорвать пару заводов, - человек-крот стянул с бананового листа, исполнявшего роль тарелки, апельсин и начал задумчиво чистить. – А что? Первый сотворил кусок мяса и угостил собаку. - П-просто интересно. Я вот хотел. Сп-путником, нап-пример, управлять. Или в м-межгалактической организации по уб-борке галактического м-мусора. Или даже в-вахтером на к-какой-нибудь лунной станции. Чтоб только я и никого. Б-бортовой компьютер и отчет на Землю два раза в д-день. Он щелкнул пальцами, и над ними нависла громадная тень метеозонда. Покачал головой и отправил его чуть повыше и в сторону, чтобы не мешала. - А хочешь, хочешь, я т-тебе машину времени сотворю? - Да зачем она мне здесь-то нужна, - усмехнулся человек-крот. - В В-викторианство можно и отсюда отправится. - Отсюда? Почему-то мне кажется, что это уже будет совсем другое Викторианство. - Но П-ПВК нарушено не будет… Но человек-крот его перебил. - А взорвать Викторианский завод прямо отсюда ты можешь? - М-м-могу, - на самом деле, он был не совсем уверен, что может. – Но вот тогда искривление пространства произойдет наверняка и… - Вот поэтому мы и не будем ничего взрывать. В конце концов, я же еще не освободил детей. Быть героем – самое естественное для человека желание. Ни один из них не мог точно сказать, как, когда и при каких условиях они сюда попали. Какие-то смутные отголоски и оттиски воспоминаний и пережитых впечатлений тенями блуждали вокруг них, но воплотиться в определенную последовательность не могли, лишь танцуя в свете костра свои более чем странные танцы, глядя на которые, первый превращал их в образы радостно скачучих сатиров и фавнов, взбивающих своими рогами солнечный свет в пену, нагих нимф и минад, радостно визжащих, когда паны дергают их за распущенные волосы – и вся эта наполненная экстатическим и неподкупно истинным счастьем хаотическая толпа, следует за играющим на флейте Дионисом, словно Гаммельнский крысолов, уводящим их из стоической Эллады. Первый мог делать что угодно, где годно и когда угодно. Если бы он захотел – мог бы взорвать землю; захотел – превратить тени в мифических существ; захотел – и заставил вулкан извергаться и пыхтеть дымом, и сбросить на себя несколько метеоритов или хвостатых комет, и либо остановить их, либо не останавливать, после чего остаться совершенно целым. Он был богом, придумавшим целый мир – такой ирреальный на острове и такой привычный далеко за его пределами. Он был богом, страдающим от так называемой эмоциональной бедности. Он создавал людей по образу и подобию своему – людей самых разных и уникальных – и каждый был косноязычен и фатально одинок. Мириады выдуманных им человек – и каждый отделен от внешнего мира своей тонкой пленкой – стенкой шара, во внутреннем вакууме которого он и живет. Мириады людей – каждый – единственный, особенный – и каждый – ядро атома, отделенный даже от собственной оболочки разницей в сто тысяч раз атомной пустоты. У каждого свой маленький ад. - С твоего п-позволения, - сказал он, и ткнулся лбом в плечо человека-крота. Тот ничего, не сказав, почесал собаку за ухом. С человеком-кротом было очень хорошо молчать. Вдруг через них будто пропустили минимальный разряд ощущения святости всего, что только могло быть живым – и даже неживым вокруг; истинное «божественно» мироощущение, мироощущение творца, чувствующего, жизнь во всем – в самом ничтожно-атомно маленьком – и вселенски-огромном: все свято, все свято. Двое, спаянные пространством и временем – в необитаемом космосе, счастливые от любых соединений. - Я схожу к Д-долохову, - первый поднял голову, встал и переместился на тот отшиб, на самой окраине пустыни, где рос его кактус; Долохов – единственная вещь, в реальности которого он был уверен, единственный предмет, существовавший без его собственного вмешательства. Кактус, который существовал всегда. Путешествие было мгновенным, без всяких спецэффектов, звуков и промежуточных метаморфоз – он просто исчез и все. - Удачи.
*** Возвращаясь, он на мгновение, неуловимое для сознания, как двадцать пятый кадр, но прекрасно запоминающееся в подсознанье, почувствовал, будто что-то не так. То ли деревья стали шелестеть листвой громче, то ли напротив все утихло, ветры покорно улеглись, прикрыв чувствительные носы пушистыми хвостами. Будто кто-то снял с острова защитный купол, каким Маленький Принц на своей планетке прикрывал Розу, не пропускающий сквозь себя ничего и тем самым надежно защищавший от кораблей, самолетов и поисковых устройств. Потом купол опустили обратно и все стало как обычно, но ощущение иррациональной, необъяснимой тревоги не покидало его. Когда он пришел, у потухшего костра никого не было. Костер вообще выглядел так, будто его никогда не зажигали. Не было никого и в их хижине, на пирсе, где они рыбачили, ни в море. Он кинулся обшаривать кусты, громко звать человека-крота и собаку. Никого не было и в лесу. Остров был абсолютно пуст. «И сотворил Бог человека по образу и подобию своему…» Тут он начал смутно припоминать, что человек-крот иногда как-то особенно странно заикался. Как косноязычный. И кто знает, какими галактиками отделено ядро атома от других ядер.
-
-
30.04.2012 в 09:49-
-
30.04.2012 в 23:22-
-
01.05.2012 в 07:14интересно, тут кто-нибудь еще оживет?